Перед тем как захлопнуть книгу, решил заложить страницу и чуть было по старой привычке, от которой долго себя отучал, не загнул её треугольником.
Мне не нравится читать истории. Вернее, я могу почитать и даже с интересом и даже, втянувшись и забывшись, проглотить. Но после все равно не покидает ощущение баловства и потерянного времени. Это может быть занимательно в моменте, но по большому счету все равно скучно. Все равно подспудно присутствует и гложет мысль – ну, зачем… Зачем повторять сто раз уже произнесенное, рассказанное и написанное. Причем создавать копию, заметно уступающую многочисленным предыдущим копиям и оригиналам.
В одной лишь ипостаси имеет смысл существовать история. Когда надо взять тайну, вернее, выбрать тайну и одеть ее в самую банальную одежку. В какую-то незатейливую историю. История это всего лишь средство донесения, контейнер. И не смаковать, не делать вычурным, нет. Все эти венецианские стулья в кофейном тумане… Даже мимо самого ценного проходить, как бы не замечая. Вот что это… Нашел только в пыли, как он сверкает, ужасно красиво огранен, он чертовски тверд и на всем оставляет отметины. Ах, впрочем, какая это чепуха, положил в карман, а там прореха. На чем это я? А кофейный туман… Удивительно ладный крой… Такой, что куда-то подевалась боль.
Одна есть вещь на свете, ради которой стоит тащить везде за собой по жизни это чемодан, полный ненужных вещей, убеждая себя время от времени, когда начинаешь подзабывать или сомневаться, в их необходимости, важности и нужности. А когда ноша станет уж совсем невмоготу, перемежая другим приемом. Их как известно два: первый – убеждение в неизбежности, второй — всяческие ухищрения по незамечанию и отвлечению от нее. С применением множества подручных средств, основные из которых — удовольствия, как физического, так и прочего свойства. Так вот, сгребая в сторону при просеивании весь этот сор, обнаружим на дне всего лишь одну вещицу, которая в состоянии придать хоть какую-то осмысленность этой сменяющейся череде то с ожиданием скорейшего обновления, то с тщетными потугами остановить или замедлить это чередование, а при перелистывании подольше оставаться в моменте чуть менее тягостном, чем тот, что последует за ним, но это цветочки, жалкая пародия на пытку, коей уготовано и пронизано будет твое существование в старости, ожегшись каждый раз при посыпании с мыслью о количестве оставшихся дней. Лишь ей под силу придать чуть больше осмысленности этому протягиванию времени, расцвеченному то там, то здесь приколотыми фантиками радостей. Лишь она способна дать пусть малое, но утешение. Имя этой вещи — истина.
Достаточно распространенное заблуждение — льстить себя надеждой что созданное тобой как-то перевернет весь порядок вещей, бывший до этого, что-то действительно такое что…. А , хотя, почему нет, вполне возможно. В смысле, что нельзя исключать полностью. Вся беда в том, что эти немногочисленные стОящие вещи затерялись в огромном количестве мусора. Не менее, а подчас и более претенциозного. Нового при всем желании выдумать и открыть не получится, кто-то когда-то в точности или почти так, с небольшими отклонениями уже думал, сочинял, писал, мечтал о том же, так же полагал, что труд его не пропадет. Однако где они сейчас, на многометровой глубине под толщей сцементированного, утрамбованного, спрессованного столетиями шлака. Покрывающегося плесенью и ржей. По виду ничем не отличающиеся от него, ну если только чуть менее подернутые плесенью и ржей, будто вышеозначенные разрушители всего, в отличие от человека, более искушены в распознавании истины, более поднаторели в этом. И опять вся проблема во множестве. Множество самый удачливый и искусный пожиратель истины. В чем еще затеряться ей, как не во множестве неуклюжих подделывающихся под нее имитаций. И куда более опасных изготовленных мастерски подделок, использующих в своем составе некоторые элементы ее, но из-за искажений, неполноты, перестановки в порядке следования истина превращается стараниями их в противоположность себе. Как в бюро забытых вещей среди всего множества отыскать по виду ничем не отличающийся древний весь в прорехах зонтик. Существуют разве они – непреложные критерии истины? Косвенные только. Аромат… Не так сильно гнет ветер стебли ее, как другие растения по соседству, не так рьяно заносит песком и громоздит барханы. В глубинах разломов земной коры места обитания ее оказываются чуть более нетронутыми. И волны очередного всемирного потопа лишь вскользь будут омывать ее высокие кряжи, не дотягиваясь до них, но лишь обдавая освежающими брызгами. Разные части истины соединяются между собой ручейками, пробивая как в карстовых отложениях, затейливые и извивчатые ходы. Это одно из немногих свойств истины – что различным частям ее гораздо легче соединяться с родственным, чем с чем-то инородным. Токопроводящими дорожками. И как заправский электрик, проверяя их на прозвон… Или как весенние лужицы с отражением в них всего неба. Перетекающими друг в друга, преодолевающими препятствия тонюсенькими ручейками. Также и мысли, подобно этим ручейкам текут себе по одним им ведомым маршрутам. Кружась, огибая неровности, от одной к другой. И сквозь толщу веков соединяя между собой все эти забытые вещи из бюро находок, а может даже и их владельцев.
И напоследок о снах. Случаются ведь повторяющиеся сны, ну такие, о которых в каждый момент времени удобно и привычно вспоминать. Отчего-то я перестал видеть в последнее время повторяющиеся сны, не знаю с чем это связано. Да и неповторяющиеся тоже стали гораздо реже… Но вот буквально вчера взошел на крыльцо, вечерело, небо покрыто облаками ну такими, когда цвет облаков неотличим от цвета самого неба. Представил, как отрываясь от земли, преодолевая силу притяжения, взмываю в небо. И внезапно понял, что все это в точности проделываю каждую ночь. А потом благополучно забываю. Опять эта чертова забывчивость.